Принципы и механизмы функционирования модели догоняющей модернизации. Рубцов А.В. Россия в новом веке. Догоняющие и лидирующие модернизации

Глава 1 Модернизация экономики в России Национальная оборона и безопасность, то есть безопасность военная, продовольственная, экономическая, социальная, экологическая и др., зависят от успехов в предстоящей модернизации и создании инновационной экономики,

Каждая страна, осуществившая хотя бы частичную модернизацию, проводила ее по-своему. Однако, учитывая специфику «национальных моделей» модернизации, можно выделить ряд общих черт, которые были присущи всем модернизационным преобразованиям в разных странах. Это, в первую очередь, активная роль государства, которое своей модернизаторской политикой компенсировало слабость или даже почти полное отсутствие предпринимательского класса, становясь, таким образом, государством развития. И чем слабее была национальная буржуазия, чем ниже - стартовый уровень, с которого страна должна была начинать модернизацию, тем выше была роль государства. Таков закон всех догоняющих модернизаций.

Как правило, усиление роли государства в процессе модернизации сопровождалось установлением откровенно авторитарных режимов («авторитаризмов развития»). Такие режимы обеспечивали - как экономическими, так и административными методами - существенное увеличение доли капиталовложений в ВВП, в том числе и за счет богатых слоев общества. Они проводили политику, направленную и на технологическую модернизацию существующей промышленности, и на создание принципиально новых для страны отраслей хозяйства, обеспечивали условия для подготовки соответствующей рабочей силы, создавали национальные системы образования и научных исследований. (Последнее, как правило, делалось не на начальных этапах модернизации, а после достижения некоего уровня промышленного развития.) При этом «авторитаризмы развития» использовали не только репрессии, осуществляя «принуждение к прогрессу». Они опирались также на общественный консенсус: общество, или, по крайней мере, его наиболее активная часть, соглашалось обменять политические свободы на рост материального благосостояния и расширение возможностей вертикальной социальной мобильности. Другими словами, «авторитаризм развития», с одной стороны, отбраковывал не справлявшихся с работой людей, а с другой стороны, - открывал перспективы, в том числе и для выходцев из социальных низов, сделать карьеру честным трудом, благодаря способностям и усердию. Это наглядно проявилось в ходе ускоренных модернизаций в НИСах Азии, а сегодня наблюдается в Китае и Вьетнаме, где принцип меритократии восходит к конфуцианской традиции.

Проводя догоняющую модернизацию, государство развития обеспечивало защиту прав собственности всех без исключения субъектов экономической деятельности. Оно выстраивало эффективную судебную систему, стоявшую на страже закона. Законы могли быть суровыми, но это были именно законы, а не пресловутое «телефонное право» или чьи-то устные «рекомендации», которые в нынешней России оказываются важнее писаных законов.

Наконец, следует отметить, что в ходе догоняющих модернизаций, особенно на начальном этапе, огромную роль играли личности политического лидера и его ближайших сподвижников. Конечно, нередко лица, которые выполняли эту роль, были, мягко говоря, неоднозначными фигурами. Среди них были и диктаторы, и персоны, лично обогатившиеся за годы своего правления, пусть даже и успешного с точки зрения модернизации, и интриганы, не гнушавшиеся использовать любые средства для достижения своих целей. Но они начинали свою деятельность на поприще преобразований с открытого признания отсталости страны, а не с фанфаронских претензий на великодержавность, с острой самокритики, а не с потакания сиюминутным похотям отсталых слоев населения. Так, например, Махатхир бин Мохамад, ставший потом на 22 года премьер-министром Малайзии, в своей книге «Малайская дилемма» весьма критично оценил человеческие качества малайцев. Он писал об их лени, инертности, привычке полагаться на судьбу, замкнутости и нежелании учиться - обо всем, что мешает им стать современными. Отсюда следовал вывод: малайцы должны изменить себя. Фактически готовность инициаторов модернизации идти наперекор течению составляет одно из важнейших условий успешной модернизации.

Любая модернизация, а догоняющая в особенности, всегда имела свою цену, которая заключалась не только в экономических издержках ускоренного роста: форсированное «достижение счастья» стоит дорого. Дело в том, что даже самая успешная модернизация, разрешая старые социальные конфликты и проблемы, часто порождала новые, связанные со слишком быстрым темпом перемен. А такие конфликты несли в себе угрозу самой модернизации. В частности, успехи модернизации Китая порождают там растущее социальное напряжение, что может иметь печальные последствия и для реформ, и для страны в целом.

Более того, по мере продвижения страны по пути догоняющей модернизации, цена успеха может возрастать, поскольку быстро изменяются социальная структура общества, образ жизни, ценностные ориентации людей. Все это ведет к усилению социальной неоднородности общества. Возникает новое «поле напряженности», прежде всего - по линии «модернисты - традиционалисты», которое перевешивает по своей значимости социально-классовые конфликты, присущие всем капиталистическим обществам и разделяющие идейно-политическую сферу на левых и правых. При этом в среде самих модернистов могут возникать разные течения, конфликтующие друг с другом. Сегодня такую сегментированность общества, во многом - как результат быстрой и неравномерной модернизации, можно наблюдать, например, в Таиланде, где она уже в течение многих лет порождает хроническую политическую нестабильность, влияющую не лучшим образом и на ход самой модернизации. Соответственно нужно иметь в виду, что и российская модернизация, если, конечно, она вообще состоится, даже в случае успеха создаст новые линии конфликтов и расколов в обществе.

Но что же, в свою очередь, может считаться успехом модернизации? Это соответствие не только количественным показателям экономики и уровня жизни мировых лидеров, но и ряду качественных критериев, присущих странам центра мир-системы. Речь идет о способности национальных предприятий и банков заместить транснациональные корпорации (ТНК) в качестве источников инвестиций и новых технологий и об относительной независимости от экспорта продукции, производимой на иностранных предприятиях в стране. Это также и диверсифицированность экономики, и встроенность среднего и малого бизнеса в основные сектора экономики и технологические цепочки внутри страны, и самостоятельность в области НИОКР (научно-исследовательских и опытно-конструкторских разработок). Сюда же можно отнести и совокупность показателей качества жизни, будь то состояние окружающей среды, качество массового образования или доступность современных форм досуга.

Наконец, успехом догоняющей модернизации следует считать создание механизмов самоподдерживающегося экономического роста: переход от неорганичного, экзогенного развития, которое должно подстегиваться государством, к эндогенному развитию, когда назревшие в обществе перемены инициируются самим обществом, как это имеет место в странах центра мировой системы. Разумеется, такой переход не означает, что государство вообще отстраняется от регулирования социально-экономических процессов. Меняются, однако, формы и способы такого регулирования.

Однако именно такой переход является очень трудным делом. Причем в тот момент, когда, казалось, для него уже созрели основные предпосылки, даже преуспевшие в модернизации страны оказывались в модернизационной ловушке. Это такая ситуация, когда сами былые достижения, а вместе с ними - государственные, общественные, коммерческие организации и институты, которые их обеспечили, со временем оказываются препятствиями для дальнейшего развития. А инерция прежней социально-экономической политики, позволившей вырваться из тисков отсталости, мешает перейти к новым моделям развития, порождает иллюзию, будто и в новых условиях можно добиться успеха теми же методами и на тех же путях, что и в недавнем прошлом. Ситуация модернизационной ловушки усугубляется и субъективным фактором. Ведь сама модернизация, ее направленность и темп во многом определяются не только интересами ее субъектов, но и тем, как эти субъекты понимают свои интересы, что во многом зависит от меры их «испорченности»: их общей культуры, привычек и традиций, включая традиции интеллектуальные. По мере изменения общества в процессе модернизации должны меняться и сами ее субъекты, иначе процесс перемен может превратиться в процесс консервации достигнутого, т.е. в застой.

Наконец, политика, направленная на модернизацию страны, должна быть реалистичной. Каждая догоняющая модернизация должна рассматриваться в определенном мировом контексте, с учетом как возможностей страны, так и глобальных мировых трендов. При этом одним из условий успеха политики модернизации является осознание ее инициаторами не только возможностей страны, но и пределов этих возможностей, о чем говорил известный ученый-социолог, президент Бразилии в 1995-2002 гг. Фернанду Энрике Кардозу.

П о литЭкономика

Политико-деловой журнал

№1-2(25-26), январь-февраль 2010

Россия в новом веке:
догоняющая модернизация или прорыв?

В начале века в России вновь прозвучало слово «модернизация». Именно прозвучало: вошло в официальный обиход, озадачило экспертное сообщество, обаяло фронду, стало предметом острых дискуссий, вплоть до полемики «на поражение». Скоро мы опять убедимся, что слова значат в нашей жизни больше, чем принято думать.

Ранее уже отмечалось, что «модернизация» - слово весомое, ко многому обязывает. И дело не только в том, что с принятием этой идеи всерьез в нашем понимании меняется «исторический размер» предстоящих событий с совершенно особыми аллюзиями из прошлого - времена перемен. Укоренение этого понятия в политической жизни, по сути, означает начало идеологического разворота. Еще вчера царило победное благодушие: все хорошо, прекрасная Россия, все к лучшему в этом лучшем из эффективных менеджментов. Теперь все отчетливее звучат ноты озадаченности, даже тревоги; приходит понимание масштаба задач, ответственности за их реализацию. Пока не ясно, как это совпало: экономический кризис в стране и мире - и расцвет темы модернизации в России. Но известна особая мудрость истории: идеи и слова появляются именно тогда, когда приходит их время.

Приходя в сознание

В России вновь наступает время смыслов.

В конце перестройки и начале реформ люди пытались понять, что случилось со страной и что ее ждет. При разном качестве материалов нельзя отрицать уровня поднимавшихся тогда вопросов. Аналитика сочеталась с мировоззрением. Мнение общества формировали серьезные тексты, а не физиологичные политтехнологии и легкие жанры на ТВ. Страна думала.

Потом общественная мысль стала оседать, как остывающий омлет. Дискуссии становились все более приземленными. Люди занялись кто выживанием, кто приватизацией, потом все вместе (хотя и очень по-разному) - освоением обрушившихся на страну доходов от нефти. Эксперты не исчезли, наоборот, набрали силу и квалификацию, но занялись обслуживанием реальной практики политики и бизнеса. Операциональность подавила рефлексию. Начало «десятых» возрождает Большой Стиль общественной дискуссии. Вновь речь о судьбах страны, о ее истории и будущем, о широких горизонтах. Общество опять начинает думать, а не только разговаривать, пережевывая плоды нефтяной конъюнктуры. Это верный признак того, что страна на пороге серьезных перемен.

Догоняющие и лидирующие модернизации

Кажется самоочевидным, что наша модернизация - опять догоняющая. Это важно для выбора модели модернизации. Неожиданность первая: с логической точки зрения всякая модернизация - догоняющая. Вопреки штампам это справедливо и в отношении лидеров развития. Даже если те или иные модернизации - в технологиях, экономике, культуре, политике или социальности - проводятся кем-то впервые (впервые в мире, в истории), такие модернизации в любом случае догоняют возникшие до них изобретения и открытия - технологические, социальные, нравственные. Модернизация - это приведение к современности. С момента рождения ценной идеи и до ее реализации человек уже отстает, а человечество уже не вполне современно. Горизонт «современности» задается не временем, а идеей, а потому всегда ускользает.

Это не отменяет различия между модернизацией, догоняющей других, и модернизационным самообновлением лидеров. Однако сейчас важнее понять именно общность этих двух планов модернизации, которая оказывается преодолением даже не столько технологического, экономического или политического, сколько онтологического зазора между идеальным и реальным, актом их сближения. Быть современным - значит быть современным в том числе и своим же собственным представлениям о современности. Установка на преодоление такого отставания подчас более значима, чем то, что мы отстаем от чужих идей или их завидных воплощений.

Это важно для новейших ситуаций в инноватике, когда авангардная точка поиска нового становится все более критичной, нуждается в нащупывании и стимулировании, но и в контроле, а также в быстром подтягивании «тылов». Прежде между собственно авангардом и общим потоком модернизаций сохранялась дистанция: идеи часто забегали так далеко вперед, что никакая модернизация в этой современности их догнать не могла. Теперь фантастики как жанра почти нет (не считая антиутопий), и это не случайно. Даже самые смелые чудеса политического проектирования, социальной и генной инженерии, нанороботизации и т.п. перестают быть отчаянными фантазиями, втягиваются в пространство оперативной работы.

Такой взгляд дополняет глобальный план проблемы отставаний внутриполитическим, что сейчас особенно важно для России. Вопрос не в том, как нам «догнать и перегнать Америку», а в том, как изменить себя, свою институциональную среду и политическую систему, свою идеологию, мораль и ценности, чтобы путь от вечно отстающей реальности к нашим же представлениям о современности не был таким затрудненным, замусоренным, а то и вовсе непроходимым. Дело здесь даже не в том, кто лидер, а кто в позиции догоняющего. Главное - в стимуле, в мотиве, во внутреннем источнике развития и саморазвития. Здесь как на войне: на передовой и в тылах мотивы и установки разные.

Зачем модернизация тому, кому некого догонять? - вопрос не тривиальный даже для лидеров, тем более для догоняющих. Возможно, эти вечно отстающие как раз и обречены быть без конца догоняющими именно потому, что у них нет этого «зачем». От ответа на этот вопрос зависит, может ли в принципе субъект догоняющей модернизации когда-нибудь стать лидером. Если же мы этого «зачем» не понимаем и самого этого вопроса даже не чувствуем, место в обозе вечно догоняющих нам обеспечено.

Мотивы лидерства

Среди стимулов всякого рода обновлений есть самое простое, но и самое уязвимое, хрупкое - естественный напор креатива. Не «для чего», а «ни для чего»: из любви к искусству. Это спонтанное давление нового с точки зрения модернизаций важно уже тем, что оно либо есть, либо его нет. Нет ничего труднее, чем задавить человеческое творчество в его отдельных особо сильных проявлениях, но и нет ничего легче, чем загнать общество в некреативную импотенцию.

Эта «романтика» выводит на вполне прозаические индикаторы:

y какие институциональные барьеры приходится преодолевать новому, будь то технологии, экономика, политика или идеология;

y какие ценности, какой тип личности и социальности репродуцируют школа и высшее образование, армия, медицина, собес и быт, повседневные взаимоотношения с властью;

y на какой уровень интеллекта (или граничащего с кретинизмом простодушия) ориентировано широковещательное мировоззрение СМИ и особенно ТВ; зачем и как обрабатывают сознание политтехнологии; на какие ценности и смыслы ориентирована идеологическая работа.

Наконец, крайне важно, как режим и само общество относятся к проявлениям человеческой самостоятельности и независимости, к инакомыслию и инакомыслящим - имея в виду, что инакомыслием является всякое новое, еще не ставшее банальным для начальства и масс.

Значимым мотивом модернизации лидеров являются также амбиции - государства, власти, нации - или просто вождей в истории. За этим мелковатым психологическим понятием могут скрываться «позитивные» смыслы авторитаризма (если таковые вообще бывают) и такие мощные институты, как идеология и производство сознания, ценности престижа, самоуважения, архетипы Славы.

В истории модернизаций трудно переоценить влияние мотивов военной мощи. Это часто недооценивают - или недоговаривают. Но в движущих силах модернизаций военное могущество порой было решающим. Трудно переоценить вред, который наносит сейчас российской модернизации обладание ядерным оружием и пока еще приемлемыми средствами доставки. Ядерный потенциал - одновременно и защита, временное спасение, но и крест России. Подобно расслабляющему до анемии сырьевому проклятью, впору говорить о ядерном проклятии. Даже когда внешнюю угрозу утрируют, в подкорке власти, военных и мирных обывателей остается уверенность в том, что ядерный щит исключит внешнюю агрессию при любом уровне нашей технологической деградации - подобно тому, как цены на нефть «защищают» российскую экономику от краха ничегонеделанья. Немирный атом и нефть продолжают греть русскую печь, с которой с таким трудом слезают у нас Муромцы и Емели.

Помимо Силы и Славы не менее значимый мотив модернизаций - Власть. Причем власть и над себе подобными (здесь и сейчас), и, что теперь особенно интересно, власть над будущим. Лидерство в перманентной модернизации открывает возможность выстраивать мораль и архитектуру нового мира, распределять в нем роли, снимать монопольную ренту. Впервые в истории человечества в этом воздействии на будущее открывается возможность картельного сговора - и никакая конкуренция, никакие антимонопольные службы этому помешать не смогут.

Самое понятное в модернизациях лидеров - экономические стимулы. Легальную монопольную ренту дают именно авангардные новшества. Инновационные прорывы всегда делают держателей нового монополистами. Ситуации временного лидерства крайне эффективно эксплуатируются. Венчурная экономика, по сути, и есть узаконенная афера. Хотите быстро разбогатеть - придумайте что-нибудь небывалое и рисковое.

Наконец, важнейший стимул модернизаций на пике развития - все более полное удовлетворение постоянно растущих потребностей человека (коммунистическое звучание формулы не отменяет содержащейся в ней правды). Человек творит, обновляет и обновляется в том числе и из любви к себе, из сочувствия к себе подобным, ради расширения своих и чужих способностей, ради своего и общего блага, для комфорта. Однако чтобы институт изобретательства работал на человека, человек должен быть ценностью - и как «человеческий капитал», и индивидуально, как Персона, Лицо. Для этого надо высоко ценить себя самого и себе подобных, что с точки зрения идеологии, политики и социальной психологии вовсе не очевидно. Форсированная, но тупиковая модернизация в СССР - классический случай.

Все это - внутренние импульсы саморазвития, самодвижения в истории. Если на них не ориентироваться, модернизация опять выведет страну из исторического тупика… в новое болото. На этот раз, возможно, навсегда.

Модели модернизации: аналоги и специфика

Кажущаяся самоочевидность догоняющего характера нашей модернизации выводит на вполне определенные аналоги - страны второго эшелона, которым за последнее время удались впечатляющие рывки. Однако есть разные типы догоняющих модернизаций. Либо в гонку вступают те, кто в лидерах давно или никогда не был, но гоним внутренним импульсом и перспективой (послевоенная Япония, «молодые тигры», теперь Китай, Индия). Либо вдогонку бросаются утратившие позиции вчерашние лидеры.

Положение России в этом плане двойственно: она и наследница фрагментарного величия СССР - и страна, которой все еще предстоит устранить недоделки советской модернизации. В такой стране, как Россия, инновационное развитие невозможно без фундамента собственно производства. Но этот фундамент нам предстоит не создавать заново, а именно восстанавливать. Все это кардинально отличает нас от «соседей» по догоняющей модернизации в начале нового века.

Уже многократно подчеркивалось, что засматриваться на китайские и им подобные аналоги модернизации некорректно: бешеные темпы от почти нулевого старта при дармовой рабочей силе - для нас этап пройденный. Этот ресурс история дает единожды, и мы им в свое время от души воспользовались. Одновременно страна прошла свой путь социальной и политической модернизации, а потому попытки возврата в авторитаризм порождают не дисциплину в обществе, а разгул в бюрократии. Нельзя заимствовать «хорошее» из авторитарных модернизаций, не взяв остальное как жестокие «обременения». Тогда надо отрывать бизнес от власти, а власть от бизнеса не политическими, правовыми и экономическими методами, а с кровью. Однако вряд ли можно ждать расстрелов министров в государстве, в котором даже вопрос: «Где посадки?!» так и повисает в воздухе. А ведь спрашивал премьер, обаявший страну незабываемым «Мочить в сортире!». В наших условиях авторитаризм означает не руление процессом модернизации сверху, а манипулирование авторитарным верхом снизу, со стороны средней и низовой бюрократии и связанного с нею бизнеса. Власть изредка не отказывает себе в удовольствии публично унизить олигарха. Это потому, что все остальное время «хвост рулит собакой», даже когда верх думает, будто принимает самостоятельные решения.

У нас часто рассуждают о «твердой руке» вне времени и места. Если где-то модернизация идет при «завинченных гайках», значит, это и есть пример для России. Однако у нас такое завинчивание душит не произвол и злоупотребления администрации (как в используемых аналогах), а инициативу и энергию, сам дух бизнеса, творчества и предпринимательства. Зажим наверху автоматически передается вниз, по вертикали - и оборачивается внизу рэкетом регуляторов и рейдерством приставов, поборами представителей контроля и надзора, торговцев госстандартами, сертификатами и лицензиями, бюрократическим садизмом и хамством в социальных службах. И это не недоработки ручного управления, а системная особенность такого рода вертикалей в условиях полусвободы.

Такая же проблема есть в стратегии реиндустриализации. Одно дело - создавать индустрию, которой не было и еще нет. Тогда есть возможность использовать административные рычаги, собирать страну в кулак, играть на мобилизации. Но нам предстоит восстанавливать индустрию, которая уже была и еще есть, но гибнет, причем даже не столько от «голландского синдрома» (который, тем не менее, работает - при всем героическом скряжничестве Минфина), сколько от административного пресса. Понятно, как становится неконкурентоспособной отечественная продукция при высоких ценах на товары сырьевого экспорта. Но непонятно, как она может быть конкурентоспособной при любых ценах на нефть и при любых курсах валют, если в ее цену зашита административная рента, истинных масштабов которой часто не знают даже сами хозяева компаний. В этих условиях начинать реиндустриализацию наращиванием административного влияния означает усиливать как раз то, от чего производство гибнет и вследствие чего сама проблема реиндустриализации возникает. Это как человеку, загибающемуся от стрихнина, добавить для поправки немного циана.

Сюда же присоединяется вопрос о модернизации высоко- и постиндустриальной: об экономике знаний, об особо высоких переделах и технологиях, о наукоемких производствах и продукции с доминированием добавленной стоимости, о лидирующих инновациях. Если мы это для России все же хоть как-то имеем в виду, то надо понимать: и реиндустриализацию, и модернизацию постиндустриального типа придется проводить в одной стране, с одной и той же властью и политическим режимом, в одной и той же институциональной среде. Значит, необходимо ориентироваться на максимальную модернизацию общественно-политической системы. Иначе человеческий капитал будет и дальше частью лежать без движения, частью - утекать за рубеж, к нашим глобальным конкурентам.

В отстаивании административной, «ручной» модели модернизации часто акцентируют именно мотив скромности: в хай-теке и инновациях мы все равно отстали, а потому, чем экспериментировать со свободой, лучше пройти зады модернизации задами политического развития. В эту схему не укладывается одно - образованное, по-своему изобретательное и энергичное население (не говоря уже об интеллектуальном активе, который демонстрирует чудеса, но только не у нас). Мы просто не имеем права заранее приговаривать страну: на что именно способна Россия в инновациях, можно узнать, только дав ей такую возможность, создав хотя бы нормальные условия для инновационного развития, убрав все сдерживающее.

Выбор модели

В выборе модели необходимо избавиться от мифов:

• наша реиндустриализация не может быть проведена методами, которыми стартуют догоняющие модернизации второго эшелона: у нас другая природа отставания;
• наше место в будущей экономике знаний, хай-тека и сплошных инноваций будет определяться тем, насколько уже сейчас окажется модернизированной система;
• наукоемкое и инновационное будущее нельзя создать в заповедниках, под специально выделенной административно-управленческой вертикалью - иначе ростки нового будут либо вечно жить под колпаком власти, либо умирать при первом же контакте с нашей отнюдь не инновационной реальностью.

В последнее время множатся идеи создать где-то под президентом кусочек другого государства и другой страны, в котором модернизация якобы пойдет в особых условиях и полным ходом. Не пойдет, поскольку косное окружение не будет безучастным и окажется сильнее. Получится демо-версия, да и то только для себя.

Проблема модернизации имеет для России сразу два равновесных плана: мы периодически вынуждаем себя бросаться догонять другие страны - и мы же, сплошь и рядом опережая мир и самое время, отстаем от самих себя в части интеллектуальных и духовных прорывов, знания и изобретательства, превращения новаций в инновации. Теперь нам опять предстоит догнать других, но мы этого не сделаем, если не научимся догонять себя, если не перестанем жить в вечном отставании от своих же собственных представлений о современном и должном.

Догонять и учиться самим идти вперед - почти одно и то же, но именно почти.

Текст: Александр Рубцов, руководитель Центра исследования идеологических процессов Института философии РАН

По логике рикардианской теории СССР, по крайней мере в начале своего существования, должен был следовать прежним аграрным традициям. Однако планы советского руководства были противоположными, причем дальнейшее развитие нашего государства (здесь подразумевается в первую очередь победа в Великой Отечественной войне) доказало правоту выбора. Тогда, учитывая стремительное превращение многих центров глобальной силы в промышленно развитые государства, устремления и помыслы первых лиц страны концентрировались вокруг создания на основе копирования индустриальных достижений западных стран, а также привлечения прорывных иностранных компетенций высокопроизводительного индустриального сектора.

Сегодня та логика действий, выбранная, скорее всего, интуитивно, наошупь, показывает, что страна опиралась на сравнительные преимущества применительно не к традиционным ремеслам, а к факторам роста. Темпы накопления человеческого капитала значительно отставали от западных, а надеяться на развитие собственных НИОКР было бессмысленно по причине их практически полного отсутствия? Значит, нужно привлекать иностранные компетенции, в частности новые технологии, что значительно сокращало издержки на НИОКР и во временном, и в финансовом разрезе. Объем промышленной инфраструктуры явно не соответствовал планам советского правительства? Отсюда - реализация ленинского плана ГОЭЛРО. Наращивание финансового капитала требовало мобилизационных подходов? Они были найдены, правда, со значительным ущербом как для благосостояния населения, так и для сохранения культурного и исторического наследия. Избыточное предложение неквалифицированной рабочей силы позволяло многие технологические процессы оставить трудоемкими? Как следствие, в те времена заимствовались менее капиталоемкие производственные технологии.

Нет смысла пересказывать генезис сталинской модернизации, замечу только, что она проводилась в кардинально отличных от нынешних политических, экономических и социальных условиях: от тоталитарной модели государственного управления, мобилизационного характера национального хозяйства, централизованного планирования, директивного ценообразования, государственной собственности на ресурсы и факторы производства до массового использования рабочей силы крестьян, а то и рабского труда заключенных ГУЛАГа. Кроме того, сталинская модернизация происходила на фоне Великой депрессии, охватившей капиталистические экономики по обе стороны океана и снизившей часто в разы цены на многие средства производства. В то же время очевидно, что формирование финансово-промышленного капитализма на Западе, «хвост» которого пришелся на начало XX века, а также индустриализация в СССР создали необходимый хозяйственный базис, совершенствуя который мировая (но, к сожалению, не советская) экономика значительно продвинулась в сторону конечного потребления как единственной, согласно Джону Мейнарду Кейнсу, цели экономической деятельности . Так что демагогично брать тот прорыв за основу, буквальный образец для современного экономического движения, как минимум непродуктивно, если не сказать - кощунственно.

К вопросу об иностранных компетенциях. В 1930-х годах для осуществления промышленного рывка Советский Союз реализовывал многочисленные совместные проекты с ведущими иностранными инженерами и компаниями (Siemens-Schuckertwerke AG, General Electric, Newport News Shipbuilding и другими). В рамках тех проектов поставлялось не только современное оборудование (для иностранцев мощнейшим стимулом к сотрудничеству с СССР стали Великая депрессия и связанный с ней промышленный спад), но и запускалось серийное производство техники, представлявшей собой копии либо модификации зарубежных аналогов. К примеру, Сталинградский тракторный завод имени Дзержинского был построен в 1930 году по проекту американского индустриального архитектора немецкого происхождения Альберта Кана (его часто называли «архитектором Детройта») и некоторое время выпускал тракторы марки Fordson. Причем вначале завод был построен в США, затем размонтирован, перевезен в СССР, где вновь собран под руководством американских инженеров.

К слову, фирма Кана Albert Kahn Inc. была выбрана советским руководством в качестве агента- консультанта по промышленному строительству, получив для дальнейшего распределения пакет заказов на строительство порядка 500 промышленных предприятий суммарной ориентировочной стоимостью 2 млрд долл, (в ценах 1930-х годов). В Москве был открыт филиал Albert Kahn Inc., названный «Госпроектстрой», где за три года прошли архитектурную и производственную стажировку более 4 тыс. советских инженеров и техников. Благодаря содействию Albert Kahn Inc. американские компании Austin Motor Company и Ford помогли построить и оснастить Горьковский автозавод, а сотрудничество с итальянской компанией RIV вылилось в возведение в Москве 1-го Государственного подшипникового завода (ГПЗ-1).

Удивительно, но в погоне за мировым лидерством в производстве средств производства (в советской хозяйственной терминологии - группа «А»), а также, пусть в меньшей степени, производства средств потребления (группа «Б») индустрия по выпуску конечных потребительских товаров по большому счету так и не была создана, хотя легкую промышленность в 30-е годы XX века назвали «легкой» именно за сравнительно быструю окупаемость вложений. Видимо, руководители советского государства были уверены, что наш человек (человек будущего!) в ожидании светлого коммунистического завтра сможет обойтись в потреблении самым необходимым, не претендуя на «излишества».

Печальный финал советской индустрии конечного потребления был описан в предыдущей главе. Там же, собственно, прозвучал тезис, что «яблоко» (современная российская экономика) от «яблоньки» (советский административно-хозяйственный монстр) недалеко укатилось с той разницей, что в наше время унаследованный от СССР потребительский дефицит успешно замещается импортом. Да что там - в отличие от советских времен иностранцы уже начинают диктовать нам свои условия, будь то мода, курс рубля или законы.

В дополнение еще один момент, объясняющий с позиций генезиса индустриальной экономики, почему советская экономическая модель потерпела крушение. Отход от аграрного начала был логичным, соответствовавшим духу времени, однако интенсификации сельскохозяйственного производства, характерной черты западной экономики, так и не произошло, виной чему - в первую очередь компетентност- ные недочеты неопытного советского руководства. Не случилось и диверсификации индустриального сектора, уменьшения удельного веса сырьевых отраслей, к тому же так и остались на бумаге многочисленные научно-практические разработки советских ученых - значительная часть инновационных изобретений, простодушно публиковавшаяся в советских научно- популярных изданиях без какой-либо интеллектуальной защиты, благополучно и без «материальной благодарности» была воплощена на Западе.

В современной России рецепты экономического роста, помимо повышения производительности труда, часто сводятся к реиндустриализации (от лат. ге - повторное действие и industria- деятельность, в данном контексте - крупная промышленность) как одной из форм накопления физического капитала при фактическом игнорировании безусловного и параллельного накопления компетенций. В переводе «реиндустриализация» означает повторный перевод экономики на промышленные рельсы, значительное увеличение доли промышленного производства. По всей вероятности, сторонникам реиндустриализации не дает покоя сталинская догоняющая модернизация 1930-х годов, но если уж и агитировать за реиндустриализацию, то не за промышленную, а за потребительскую, тем более что доля промышленного сектора в российской экономике не так уж мала (таблица 6.1).

Обратите внимание: российский промышленный сектор по доле в национальном ВВП уступает лишь китайскому. Удельный вес промышленности в нашей экономике весьма значителен, хотя сырьевая направленность индустрии хорошо известна: из 10 крупнейших компаний России по итогам 2013 года лишь три (Сбербанк России, сетевой ритейлер «Магнит» и Vim- pelCom Ltd., работающий под брендом «Билайн») представляли несырьевой сектор. Остальные, за исключением специализирующегося на добыче и первичной переработке цветных металлов «Норильского никеля», функционируют в сфере топливно-энергетических полезных ископаемых (таблица 6.2). Нужно ли повтоТаблица 6.1

Секторальное строение национальных экономик стран G7 и BRICS в 2012 году (% ВВП)

Источник: The World Factbook.

рять, что российская промышленность структурно мало изменилась с советских времен?

Читатель наверняка обратит внимание, что в 2013 году отдельные крупнейшие российские компании с государственным участием показали снижение капитализации, что, впрочем, отнюдь не означает, будто те или иные предприятия, частично или полностью находящиеся в федеральной (региональной) собственности, обязательно должны работать неэффективно. Подтверждающими контраргументами служат Сбербанк России (формально принадлежащий Банку России, но здесь отнесенный к госкомпаниям по причиТаблица 6.2

Топ-10 крупнейших компаний России по капитализации по итогам 2013 года

Примечание. Капитализация рассчитана исходя из стоимости обыкновенных акций или депозитарных расписок на них. Капитализация в долларах США рассчитана по курсу на 01.01.2014 г. $1/32,66 рубля. В скобках - отрицательные значения.

не огромных брешей в заборе, разделяющем государство и «независимый» ЦБ) или преимущественно государственный «Аэрофлот» (доля государства - 51,2%). Кстати говоря, в главных аутсайдерах по снижению капитализации за 2013 год также ходят как государственные, так и частные компании .

В первой десятке мировых корпоративных лидеров сырьевой сектор представлен всего двумя компаниями, в то время как финансовая, торговая, пищевая отрасли делегировали по одной компании каждая. «Чемпионом в командном зачете» стал высокотехнологичный сектор, к которому с некоторым допущением можно отнести и одного из флагманов американской промышленности корпорацию General Electric.

Как видно, практически все ведущие мировые компании «заточены» на потребительский сектор, исключение (и то условное) составляют финансовая компания Уоррена Баффета Berkshire Hathaway да сырьевые Exxon Mobil и PetroChina. Тем не менее тренд в сторону развития промышленности и сферы услуг, ориентированных на конечное потребление, очевиден, что становится еще одним подтверждениТаблица б.З

Топ-10 крупнейших компаний мира по капитализации в марте 2013 года

Специально для сайта «Перспективы»

Валентина Федотова

Федотова Валентина Гавриловна - доктор философских наук, профессор, заведующая Сектором социальной философии Института философии РАН.

Тотальное отрицание наследия советского периода затронуло не только историю, политику, ценности, но и нашу социальную теорию, которая неисторически подошла к теории модернизации и прогрессу, предпочтя игнорировать важнейшие новые процессы. Нам было предложено имитировать и догонять Запад, и это привело Россию на глубокую периферию. Однако модель «догоняющей» модернизации давно обнаружила свою ограниченность. Новые концепции мировой науки отрицают единый образец развития. Национальные культуры перемалывают капитализм, считает доктор философских наук В.Г. Федотова, множатся его новые автохтонные типы, наступает эпоха национальных модернизационных проектов...

Распад коммунизма уже привел нас в глобальный мир, причем на его глубокую периферию. Но в мировую экономику страна так и не влилась. И сегодня с этим надо поспешить, используя стратегию прорыва, решая задачи собственного развития и назревшие проблемы. Но какой путь мы выбираем? Универсального ответа на этот вопрос пока что нет.

Тотальное отрицание прошлого опыта затронуло не только историю, политику, ценности, но и нашу социальную теорию, которая неисторически подошла к теории модернизации и прогрессу, предпочтя игнорировать важнейшие новые процессы.

Что мы делали в постсоветские годы? Мы догоняли Запад, хотя бы на словах. Все задавали вопрос: какую стадию развития Запада мы пытаемся повторить? Одни говорили: у нас стадия первоначального накопления капитала, и проходит она именно так, как ее описал французский историк Ф. Бродель, а значит, мы на правильном пути. Другие утверждали: у нас начался процесс образования наций, мы идем той же (а значит, верной) дорогой, по какой шел Запад в XIX веке. Однако попытка имитировать, тем более имитировать предшествующие фазы развития Запада, не способна вывести страну на путь адекватного развития. Модель «догоняющей» модернизации уже давно обнаружила свою ограниченность.

«Догоняющая» модернизация

Результатом «догоняющей» модернизации часто становится потеря традиционной культуры без обретения новой. «Догоняющая» модель модернизации создает острова, анклавы современной жизни. Таковы Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро в Бразилии; мегаполисы Мексики; Бомбей и несколько центров «зеленой» революции в Индии; Стамбул и другие крупные города Турции; Москва и Санкт-Петербург в России, отличающиеся от российской провинции и образом жизни, и состоянием сознания. Эти анклавы, несомненно, облегчают задачи модернизации, но вместе с тем усиливают социальную несправедливость, делают неустойчивым социальный баланс. Модернизация «догоняющего» типа создает явное неравенство, обещая при этом равные шансы (чего не делало традиционное общество), и, поскольку на деле эти шансы - далеко не для многих, порождает социальное недовольство, неустойчивость, сопротивление. В России это усиливает тенденции возврата к коммунизму, в Турции — к фундаментализму, в Мексике и некоторых других странах - к восстаниям крестьян и традиционализму.

Вместе с тем анклавная «догоняющая» модернизация, ломая традицию, ставит общество перед отсутствием духовной перспективы. Обязательной нормой жизни общества становится мелкий бизнес, в него вовлекаются огромные людские массы. Общество развивается, не имея духовных ориентиров. Опасность реставрации коммунизма, подъем ислама - во многом реакция на эту ситуацию, ситуацию отсутствия больших идей, национальных очертаний современной культуры.

«Догоняющая» стратегия предполагает, что Северная Америка и Западная Европа остаются неизменными, дожидаясь, так сказать, отставших соседей. Однако сейчас весь мир радикально трансформируется. Многие развитые западные страны находятся в переходном состоянии.

Глобализация как новый тип социальной трансформации (как в плане институциональном, так и в ценностном отношении) - еще один фактор, который не позволяет модернизирующимся странам, в частности России, только перенимать и имитировать структуры западного общества, тем более что те сами подвергаются интенсивным изменениям. Глобализация в этом случае оборачивается противоположностью модернизации, ибо догонять и имитировать в ее условиях - значит обрекать себя на прогрессирующее отставание. Быть похожим на других сегодня не годится. Сегодня надо быть лучшим или уникальным.

Достойным образом интегрировать страну в глобальную экономическую систему «догоняющая» модернизация неспособна. Если мы будем производить компьютеры, которые уже есть, только немного получше или немножко похуже, - в нашем положении мало что изменится. Другое дело, если мы выступаем с чем-то, чего нет на мировом рынке, например, с компьютером на живой молекуле. Разумеется, это лишь образный пример, призванный показать возможность иной, нежели у «догоняющей» модели развития, логики вхождения в глобальную экономику.

Наших ученых, особенно биофизиков, охотно приглашают в Америку. Они занимаются там, например, производством генетически измененных растений: лечат орехи от плесени, смертельно опасной для человека, участвуют в выведении «золотого риса», способного расти в не привычном ему климате и не подверженного болезням. Очевидно, можно вывести и генетически измененную морозостойкую пшеницу. Европейцы, правда, считают, что подобная практика чревата непредвиденными экологическими последствиями. Но Россия при ее научном потенциале (где ученые, даже работая за копейки, продолжают работать на высоком уровне) могла бы хотя бы исследовать эти последствия. Может быть, наша страна стала бы лидером производства генетически измененного продукта или, наоборот, гарантом того, что такого продукта не должно быть и у нас не будет. Конечно, мы немного опоздали. В России наука потерпела поражение. Достаточно привести один пример: начальник отдела по изучению особо опасных инфекций Пущинского научного центра РАН был вынужден переквалифицироваться в страхового агента, как будто у нас нет особо опасных инфекций. По мнению президента Российской академии наук Ю. Осипова, наглядный пример того, что разрушение науки имеет долговременный эффект, дала миру Германия: после фашизма и Второй мировой войны эта страна поднялась во всем, кроме науки, потому что наука как ничто другое требует преемственности.

На теоретическом уровне идеям линейного прогресса, догоняющей модернизации и вестернизации часто противопоставляется своего рода концепция статус-кво. Говорят: а мы будем смотреть на мир как на некий ковер, где человечеством вытканы самые разнообразные узоры. Однако, если мы посмотрим на этот «ковер», то придется признать, что узоры на нем по своему размеру и красоте совершенно разные. И проблема не снимается утверждениями, что все мы живем в одном глобальном мире, ведь одни будут жить как страны-чемпионы, а другие - совсем иначе. Хотя глобализация - это торжество капитала над национальными интересами, полностью отрицать роль этих интересов, национального правительства в глобализационном процессе и в национальной экономике невозможно. Сегодня даже самые высоко развитые страны ищут пути повышения конкурентоспособности своей национальной. Реакцией стран незападного мира на процесс глобализации может и должно быть понимание того, что без признания идеи прогресса и стратегии развития им не обойтись.

От «догоняющей» модели модернизации - к национальной

Приведем мнение С. Хантингтона, который указывает на возможность нескольких путей развития . Первый путь - вестернизация без модернизации. Хотя многим подобная возможность представляется сомнительной, подобный опыт эмпирически известен. Вестернизация без модернизации заключается в поверхностном, иногда операциональном усвоении западных принципов и разрушении собственных культурных традиций без восприятия западных культурных устоев. Такое общество называют разрушенным традиционным обществом, не перешедшим на следующую ступень развития. По такому пути пошли Египет и Филиппины. Казалось бы, длительное присутствие США на Филиппинах могло способствовать заимствованию американских образцов, однако там не возникло отношений, напоминающих западный капитализм. Напротив, сформировались самые непродуктивные общества: Египет и Филиппины находятся в достаточно бедственном положении.

Второй путь - это модернизация без вестернизации . Поскольку классическая модернизация всегда сопровождалась вестернизацией, такой способ развития стал принципиально новым. Иногда его называют постмодернизацией. По этому пути пошли новые индустриальные страны Юго-Восточной Азии. Они модернизировалась, не меняя своей идентичности. После Второй мировой войны американские оккупационные власти в Японии потребовал слома коллективных структур как проводников милитаристского сознания, и началась либерализация, но она привела лишь к разрушению традиционного общества. В 50-е годы ХХ века японские социологи выдвинули другую программу: изменить цели государства, но не ломать традиционные общинные институты, тем более что они чрезвычайно восприимчивы к государственному воздействию. Поскольку они имеют иерархическую пирамидальную структуру, управляющее воздействие, поступая на вершину пирамиды, легко передается вниз: были времена, когда Японией управляло всего десять чиновников. Японцы провели реформу, отказавшись от либерализации и поддержав имеющуюся «коллективную продуктивность» (термин А. Кара-Мурзы). Японское общество изменилось из-за того, что именно государство сменило свои цели. Здесь не культура адаптировалась к задачам модернизации, а руководящие элиты, желающие осуществить модернизацию, адаптировались к культуре. Они поступили как древнегреческий законодатель Солон. Когда его спрашивали, мудрые ли законы он придумал, он отвечал, что его законы мудры, потому что народ по ним может жить. (А если вводятся законы, по которым народ не привык и не может жить, и при этом предполагается, что нужно изменить, «рекультуризировать» сам народ, из этого мало что получится.)

Японцы модернизировались на собственной культурной основе, то есть они, не меняясь культурно, начали производить современную продукцию, осуществили технологическую революцию. Однако в 90-х годах в экономике Японии наступила стагнация, и многие считают это следствием недостаточной вестернизации. Японцы производят то, что им самим в жизни не очень нужно, ведь большинство населения живет в прежнем мире. Опыт модернизации без вестернизации относительно успешен, но, как представляется, ограничен в своих возможностях. Достоверная информация о легендах замков Беларуси

Третья форма развития, показывает Хантингтон, - догоняющее развитие , при котором пропорции модернизации и вестернизации примерно одинаковы. По этой модели развивались Россия, Турция, Мексика и некоторые другие страны. Но и эта модель, обеспечив ряд достижений, в конечном итоге ведет в тупик. Во-первых, ускоренная трансформация, которую переживает сегодня сам Запад, не позволяет установить, какую фазу развития Запада предстоит догонять. И второе: если рекультуризация, или отрицание собственной культуры, - элемент вестернизации - осуществляется слишком быстро либо в оскорбительной манере, то неизбежны откаты назад. Неудачи российских реформ в 90-е годы наглядно иллюстрируют данный тезис, показывая опасность возврата если не к прежним формам правления, то к новым формам социальной деструкции и маргинализации.

Наиболее адекватной формой развития обществ Хантингтону представляется национальная модель модернизации , возникающая на некотором уровне того, что он называет уже достигнутой вестернизацией. По его мнению, Россия отличается достаточно высокой степенью «вестернизации», но все еще нуждается в большем усвоением экономических механизмов и некоторых форм политической жизни западных стран.

Вместе с тем многие социологи убеждены в том, что такой западный институт, как демократия, будет трансформироваться, поскольку она не является вечным спутником западного капитализма. Вестфальская система после Тридцатилетней войны дала миру систему национальных государств, но тогда о демократии речь не шла. А потом в Америке после Филадельфийского конгресса возникла филадельфийская система, в которой на передний план выступила уже демократия. И сейчас в связи с глобализацией происходит трансформация не только вестфальской, но и филадельфийской системы. Известный политолог Т. Иногучи в своих работах говорит о том, что демократия на самом Западе тоже трансформируется, что фетиш демократии сегодня не может стать основанием для преобразований . И все-таки, если мы хотим жить в демократическом обществе, стоит не пренебрегать пока еще существующими западными институциональными структурами - мы можем брать всё, что нам представляется ценным. Но это не даст оснований утверждать, что мы догоняем Запад или развиваемся по западной модели, потому что Запад сам трансформируется.

Итак, по мнению Хантингтона, надо пройти какой-то уровень вестернизации, а далее перейти к тому, что я называю национальной моделью модернизации, - к тому типу развития, который диктуется национальными нуждами. «Национальный» в данном контексте понимается не как этноцентристский, а как соответствующий интересам основной геополитической единицы современности - национального государства. Получается, что необходимый и достаточный уровень усвоения западного опыта ведет сегодня к национальной модели развития, а значит, к многообразию типов модернизации, возникающих на современном этапе развития. Эта мысль Хантингтона, которая поначалу была воспринята с сомнением и даже вызывала нападки, вскоре была подтверждена новым характером социальных изменений и подкреплена новыми концепциями.

Среди них - концепция одного из самых крупных специалистов по теории модернизации Ш. Айзенштадта, который доказал, что в условиях глобализации претерпевающий трансформацию Запад уже не может оставаться универсальным образцом развития. Каждое общество само решает, в каком типе модернизации оно нуждается. Появляется множество «модернизмов», складывающихся на локальном уровне .

К этой мысли можно было прийти и раньше. Мало кому удалось «догнать» Запад. Даже Германия заплатила такую цену, как Первая и Вторая мировые войны, чтобы, находясь в середине Европы, лишь в конце XX века стать Западом по сущности своей культуры. Причем и сегодня наблюдаются существенные различия между восточной (бывшей ГДР) и западной частями единого немецкого государства, лишь частично обусловленные коммунистическим прошлым ГДР и во многом связанные с культурным отличием прусских земель от остальной части Германии. Португалия, Италия, Испания становились западными очень болезненно и долго. Ни один из остальных регионов мира не превратился и не может превратиться в Запад.

Такая перспектива, по крайней мере, не единственная. Вьетнам, например, не собирается становиться Западом, и японцы, которые с революции Мэйдзи в определенной степени вестернизировались, не считают, что им надо имитировать Запад до такой степени, чтобы отказаться от своей культуры.

Обе крайние позиции: «развитие должно осуществляться по западной модели» и «развитие должно быть исключительно самобытным» - представляются неверными. За века послепетровской модернизации Россия усвоила многие из отдельных нужных ей элементов западной экономики, политики, образования, культуры и т.п. и еще нуждается в освоении ряда западных достижений. Но она не станет Западом, у нее свои особенности и свои задачи. Чтобы понять, что нужно России, имеет смысл вспомнить некоторые идеи тех, кого мы привыкли считать почвенниками и славянофилами.

Сегодняшние представления социальной науки о многообразии «модернизмов» принципиально отличаются от признания национальной специфики в классической модернизационной теории. Отличие в том, что классическая теория модернизации рассматривала Запад как единственный образец, а эмпирические несовпадения с этим образцом трактовала как незавершенную или неуспешную модернизацию. Новая концепция множества «модернизмов» и национальных модернизаций считает различия в модернизации разных стран закономерными, отрицая единый образец. Сегодня вопрос о том, в какой мере сегодняшнее технологическое и политическое развитие Запада вновь способно стать образцом для отдельных стран и глобального мира, уже не является дискуссионным. Множатся новые капитализмы в Азии, использующие экономический механизм Запада без рекультуризации. Раньше капитализм перемалывал культуры, теперь культуры перемалывают капитализм. Возникают автохтонные капитализмы - российский, южнокорейский, - используется экономическая машина капитализма в коммунистическом по своей идеологической оболочке Китае. Возникает новое Новое время с подъемом национальных капитализмов, и Запад становится лишь одним из них.

Примечания

Huntington S. P. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y., 1996. P. 75.

The Changing Nature of Democracy. Ed. By Inoguchi T., Newman E., Rtane J. Tikio. N. Y.-Paris: United Nations University Press, 1998.

Eisenstadt S. N. Multiple Modernities // Daedalus. Winter 2000. Vol. 29, № 1. P. 3-29.